термины январьского утра

мужинизм









----------------------
Поради:
- Перевірте, чи всі слова написано без помилок.


Не знайдено жодного документу за запитом мужинизм
Не знайдено жодної сторінки зі словом "мужинизм".

чтение на диване с болью в затылке

Так все и шло. Эдипа играла роль подслушивающего соглядатая. Кроме
всего прочего она обнаружила сварщика, который лелеял уродство своего
деформированного лица; бродягу-ребенка, жалевшего, что не родился мертвым, -
подобно тому, как некоторые изгои жалеют, что упустили и не примкнули к
милой убаюкивающей пустоте общины; негритянку с замысловатым узором слоеного
шрама через всю по-детски пухлую щеку, она постоянно проходила через ритуалы
выкидыша - всякий раз по разным причинам, - увлеченная не столько процессом,
сколько перерывами в нем; престарелого ночного сторожа, грызущего кусок мыла
"Айвори Соуп", он выдрессировал свой виртуозный желудок справляться с
лосьонами, освежителями воздуха, лоскутками материи, табаком, мазями в
безнадежной попытке усвоить все - все обетованное, все плоды производства,
все предательство, все язвы, пока не поздно; и даже еще одного соглядатая,
висевшего у спокойно освещенного городского окна в поисках Бог знает какого
особого образа. И любой намек на отчуждение, на уход от обычной жизни был
украшен почтовым рожком - на запонке, переводной картинке или машинальном
бесцельном рисунке.

The Crying of sense №49

Если Жак Деррида считал, что "отсутствие трансцендентального означаемого раздвигает знаковое поле и возможности знаковой игры до бесконечности" [4, с. 409], то в "Выкрикивается лот 49" Пинчон фиксирует другую ситуацию: огромный сигнификативный избыток, с которым имеет дело Эдипа в процессе интерпретации, детерминирован, без сомнения, её поиском некоего конечного означаемого, которое глубоко скрыто. Иными словами, присутствие или отсутствие такого означаемого в данных условиях не играет никакой роли. В романе Пинчона неугасаемое стремление к конечному означаемому конституирует ситуацию авторефлексивного семиозиса, где знаки упорно отказываются раскрывать скрытую от непосредственного взгляда реальность, слагая вполне автономное измерение экстерьера. Всё, что могут знаки в рамках такого семантического дрейфа, – это порождать подобные себе знаки, конституируя таким образом своеобразную семиотическую паутину, имеющую экспансивный характер. Вспоминается знаменитое пирсовское: "Таким образом, новые символы могут вырастать только из символов. Omne symbolum de symbolo" [8, с. 92].

каждый источник информации абсорбирует в себе другой источник, выглядящий как потенциальный, вследствие чего каждый источник существует лишь потому, что конституируется именно этим моментом существования другого потенциального источника.

Проблема только в том, что мы, в отличие от Эдипы, в своей повседневной жизни постоянно модифицируем множество тайн в секреты, достигая видимости статического, завершённого и в этом смысле по существу мёртвого значения, которое мы приписываем, например, поступкам, эмоциям, высказываниям и жестам других людей. Как показали знаменитые "кризисные эксперименты" Гарольда Гарфинкеля (в особенности тот, в котором студенты консультировались с фиктивным представителем "нетрадиционной психотерапии" [1, с. 159]), существует достаточно сильное желание упорядочивания предметов повседневного мира, в условиях которого нам очень сложно выносить "сырость", неупорядоченность и отсутствие смысла. С таким типичным желанием сталкивается и Эдипа, но у неё оно не приводит ни к каким результатам: её усилия по упорядочиванию всего согласно некоему трансцендентальному означаемому не завершаются созданием финальной и статической картины окружающей действительности.

ольшанский о пинчоне

Пошлость романа Пинчона, невзирая на колорит эпохи, никак не связана с 60-ми годами, хотя почтовая тематика в "Лоте 49" и символизирует скрытую свободу для посвященных, тех, кто независим от "удушающего гнета" того и сего: мысль вполне шестидесятническая. Однако замучила не среда - в то же время в той же, что и у Пинчона, Калифорнии писал свои "Записки грязного старика" гениальный Чарльз Буковски, американский Довлатов и Венедикт Ерофеев в одном. Дело, увы, в преувеличенном внимании к собственной персоне - писания Пинчона имеют много общего с кинематографом Дэвида Линча, еще одного певца всего "странного и загадочного". Линчу ужасно не хотелось открыть нам, кто же убил Лору Палмер и почему, Пинчону тоже не хочется прояснять историю с наследством миллионера и почтовой службой. Оба они сообщили бы, что тайна слишком сложна, я же подозреваю, что ни тот, ни другой попросту не умеют строить историю - хороший сюжет всегда чем-нибудь да кончается. Вдобавок Пинчон полностью провалил линию "заговора" - сюжет слишком рыхлый, чтобы создать подлинное напряжение. Даже эксплуатирующий ту же тему в "Поколении П" и много взявший от Пинчона Виктор Пелевин - прозаик куда более качественный.
Так что весь этот "сложнейший" роман не более чем хроники авторского тщеславия, в основе которых лежит презрение к окружающему миру, для писателя убийственное