прошлое это подмостки 38

две девушки держащие под руку мужчину с лицом восточной национальности визжат от восторога увидев меня таким на набережной ,одна из них просит мою шляпу что бы сфотографироваться в ней в кабинке фоторобота.

-Вы похожи на Максима Горького

она выходит из кабинки в моей шляпе из под полей выпадают длинные до плеч волосы

-Вернись в Сорренто

отдает головной убор ,хватает под руку мужчину и уходит

там же на набережной снимают фильм "Вендетта" улица заполненна мужчинами одетыми в том же стиле что и я,на всех плащи ,широкополые шляпы,в руках автоматы Томсон,гангстеры эпохи сухого закона,из форда образца тридцатых годов выходит донатас банионис

прохожие воспринимают меня как участника действия,пожилая женщина спрашивает :а Кого вы играете? -Девственника

Банионис в длинополом кожанном плаще отдыхает сидя в одиночестве на краю пирса,меня поражает значительность его уединенности,даже не перед камерой его отрешенность производит впечатление .

я заговариваю с режиссером фильма Павловичем

мы обсуждаем актера

-За те безмолвные кадры где он ничего не делает,замерев в своих позах,вины перед отцом,любви к призраку светланы тома он навсегда войдет в историю кино

я спускаюсь с набережной на пирс и иду к нему

протягиваю пачку родопи для автографа,он не сразу осознает мое пристутствие и говорит с сильным акцентом

-Нет ,что Вы ,зачем!?

неожиданно для себя ,я восклицаю:Да !Как я Вас понимаю!подходят ,просят автограф,весь внутри сжимаешься,чувствуя свое одиночество,люди видят только фасад твоей славы,и не видят тебя


в темноте я сажусь на прогулочный катер,он движется в сторону горизонта,по лунной дорожке как по рельсам,я курю на корме вглядываясь в воду,вспоминаю ницше ,разжигавшего на холмах костры и бродившего в темноте среди пылающих островков сжигавших его страдание.
кораблик останавливается у границы горизонта,покачиваясь на волнах

видеозал эротических фильмов в здании полилклини МВД,я говорю 40 летней кассирше :Хотите сегодня вечером за ужином я расскажу Вам этимологию моей фамилии?

возвращяясь со съемок фильма "Байрон.Баллада для демона" я выхожу из кафе на набережной,за мной следом выскакивает тщедушный мужик в клетчатом пиджаке с лицом дегенерата,фраер апаш и тянет за рукав плаща назад,заторможенная адаптивность дает знать о себе,ошеломленный я позволяю себя утянуть,за его столиком уставленным бутылками вина сидит кодло мордоворотов,они говорят со мной с вкрадчиво-ласковыми интонациями тюремных пидоров,распрашивают почему я так одет,трогают мою одежду,надпочечники штурмуют мою кровь адреналином,требуя сопротивляния,они обещая отпустить,отбирают у меня 50 рублей,я пытаюсь уйти,они хватают меня за пояс плаща и говорят:Теперь мы тебя никуда не отпустим!

я чувствую что мне пришел пиздец,клиренс адреналина блокирует мою затравленность,я резко вскакиваю и переворачиваю на них стол,бегу к выходу,на набережную,вдоль моря,вижу серую волгу инкассаторов,машу ей,не затормозив она проезжает мимо,я бегу не останавливаясь до старого рынка.

девочка путана из перми и ее подруга поющяя в ночных клубах песни аллы пугачевой намазав губы яркой помадой покрывают мое лицо поцелуями,я смотрю в зеркало, щеки,нос,лоб,веки покрыты ровными и яркими отпечатками их ртов.
мы спускаемся к набережной,обнимая меня за руки они идут рядом,я вижу рассматривающих меня прохожих,оборачивающихся вслед,взгляды водителей проезжающих мимо машин и упиваюсь своим трагифарсом


через 8 лет держа на поводке шоколадного шарпея у кромки воды она будет прятать свои губы в темноте,укрывая их будто евреев во время геноцида от моих поцелуев,изумляясь потом инкстинктивному брандмауэру моего сознания,я скажу ей:Ты боишься размазать помаду?


17 летний я открываю книжный шкаф , достаю книгу и читаю сидящей за столом женщине:Amata nobis quantum amabitur nulla

чтение то тут то там

Долгие прогулки. Всасывая в себя каждый дюйм города. Ловя вибрации отдельных кварталов, где я потом буду охотиться под покровом ночи. 2-я стрит между А и В. Деланси-стрит ниже Кристи. Райвингтон. Уэст-Сайд Хайвей. 37-я стрит в Адской Кухне. 116-я. 110-я у Центрального парка на Верхнем Бродвее. Проникая в подъезды, в подвалы. Поднимаясь на крыши. Спускаясь вниз по пожарным лестницам. Подслушивая голоса из-за неплотно закрытых дверей: пустая застольная болтовня, переговоры с поставщиками, шумные ссоры, нежное воркование, детский плач. Расшифровывая историю домов по обрывкам подслушанных разговоров.
Гуляю по городу, зачарованная частотой, с которой меняется атмосфера. Через каждые несколько футов - наплыв совершенно другой текстуры, запаха, вкуса. Настойчивый натиск. Голод. Город - он тоже вампир, гигантский сосущий вихрь. Он кормится тобой, выманивая на улицы. Еще один призрак в машине. Шепот на экране радара. Невидимая звезда, что пронзает галактику, выдуманную мертвецом.

Квартира долго пустовала. Никому не хотелось вселяться в эту унылую сумрачную пещеру, где последний жилец совершил самоубийством посредством разряда электротока из развороченного телевизора. Обнаружили его не сразу. Тело гнило в запертой квартире несколько дней. Его собака - бешеная немецкая овчарка - объела хозяину все лицо. Странно, что она не сожрала его всего. Наверное, поначалу она пыталась себя сдержать, но потом голод все-таки взял свое. Искра из телевизора прожгла дыру в почти собранном паззле-раскраске с изображением сцены из жизни африканских туземцев. Пятно, оставшееся на полу после того, как здесь долго лежало гниющее тело, проступало даже сквозь два слоя новой краски. Ничто не могло перебить запах смерти, который периодически возникал сам по себе с неровными интервалами. Особенно он был силен под вечер, когда солнце клонилось к закату. Разбухал, видимо, вместе с солнцем. В испанской гомеопатической лавке на Авеню В мне посоветовали одно средство в крошечном стеклянном пузырьке с черепом и костями на этикетке и размашистой надписью "ЯД" кроваво-красными буквами детским почерком. Согбенная старуха-хозяйка божилась на ломаном английском, что да, от этой волшебной отравы улетучится даже запах смерти - если капать ей по три капли, три раза в день, в течение трех дней подряд. Она оказалась права. Отрава действительно помогла. Это было единственное спасение.



После каждой особенно крупной ссоры Джонни притаскивал в дом очередное животное - в знак примирения. В тщетных попытках меня задобрить. Сперва появился большой белый кролик, чья симпатичная, хотя и дебильная мордашка могла умилить и растрогать кого угодно. Я, собственно, и умилилась. И умилялась до тех пор, пока он не начал ссать на постель. Потом появилась кошка; чтобы кролику было, с кем поиграть. Может, ему одиноко - вот он и писает на постель. Кролику сделалось веселее. Милое существо периодически избивало кошку своими сильными задними лапами, при этом на его глупой морде застывала радостная улыбка. Очень похожая на мою, когда я издевалась над Джонни - и физически, и морально. Потом у нас поселились - в порядке поступления, - сцинк, игуана и геккон, обладавший талантами хамелеона, в том смысле, что он здорово маскировался, сливаясь с окружающей обстановкой. Мы каждый день выпускали его из клетки пастись на воле. Оказалось, в его лице мы разжились домашним истребителем насекомых. Геккон сожрал всех пауков, мух и тараканов. Очень полезное в доме животное, неприхотливое и дешевое в содержании, каковым следует обзавестись всем ньюйоркцам.

После пятой в нем просыпался зверь, слепой в своей ярости и преисполненный деструктивных позывов, каковые позывы, как правило, были направлены на мои вещи. Обычно я уходила из дома - его инфантильные приступы гнева меня изрядно подзаебали. Однажды, когда он полез ко мне спьяну, а я не дала, он обозвал меня фригидной сучкой и тут же - бесстыдной блядищей, я опять психанула и ушла ночевать в подруге. Когда же я утром вернулась домой, зная, что он уже должен уйти на работу, вся квартира была раскурочена. Он спалил всю постель - одна обожженная дырка еще слабо дымилась на одеяле, - сорвал с окон жалюзи и занавески, вынул из шкафа все мои вещи и изорвал их в лохмотья. Он даже не поленился выдолбить дырки в стенах и исписать их все толстым черным маркером. Типа: "Спасите меня, я здесь" - и стрелка, направленная на зияющую дыру, или "Брат, угости меня выпивкой", или "Мне нравится, как ты меня ненавидишь". И все животные, кроме змеи, были зверски убиты - с каким-то бессмысленным изуверством. У всех мышей были выколоты глаза. У ящериц - оторваны головы. Кошка - освежевана. Зажаренный кролик красовался на блюде на столе в кухне.