сплетни канувшего лета

Дарю я этот час тебе. Он твой, спеши.
живи по-своему, живи одна на свете.
уйди на целый день, на целое столетье,
не думай обо мне, я подожду в тиши.



*

С каждым глотком пива она еще глубже погружалась в состояние сосредоточенности на себе.Я тайно любовался ее покоем ,как натуралист спрятавшись в зарослях сумерек ,может часами смотреть на ящерицу лежащюю на горячем камне и восхищаться природой способной на такие безупречные состояния статичности.
Я бросал горящие спички на цементный пол веранды что бы в свете их огня успеть рассмотреть ее неподвижность,с окаменевшим лицом,обхватив худыми руками колени,на пластиковом стуле,с высоты которого был виден далекий пляж ,штормящее море и казавшааясь декоративной,луна.Я безнаказанно бродил вокруг ее молчания,в вспышках летящих спичек разглядывая ее выпирающие позвонки и веснушки на плечах.
Каждый день она наклонялась к моему лицу и нюхала мое дыхание,отшатываясь в преувеличенной брезгливости от моих нечищенных зубов.То что я испытывал восторг от тех гадостей которые она говорила в мой адрес,было для меня верным признаком того что я в нее влюблен.
Я подслушивал ее картавый и хриплый мат,как будто подсматривал за ее наготой.
Каждый день нечайно забывая поднять крышку унитаза ,я выслушивал ее ярость по поводу того что ей приходится вытирать мои ссаки .
Беря на руки котов она трогала их яички , свернувшись калачиком часами смотрела ток шоу .я смотрел вместе с нею ,благодаря ее заинтересованности ,эти передачи казались мне более глубокими и не такими отвратительными как раньше.
В ознобе солнечного ожога я выпил таблетку с кодеином и прочел ей стихотворение:Ночь плачет в августе, как Бог, темным-темна.
Горючая звезда скатилась в скорбном мраке.
От дома моего до самого гумна
земная тишина и мертвые собаки.

Крыльцо плывет, как плот, и тень шестом торчит,
И двор, как малый мир, стоит не продолжаясь.
А вечность в августе и плачет и молчит,
звездами горькими печально обливаясь.

К тебе, о полночи глубокий окоем,
всю суть туманную хочу возвесть я,
но мысли медленно в глухом уме моем
перемещаются, как бы в веках созвездья.

Она не поняла в нем ни слова.Это ничего не меняло.Ограничивая мои возможности общения с ней.Ни один из привычных мне способов отношения с женщинами,когда я прагматично используя для этого тот или иной вид исскуства,уже не для соблазнения,а лишь как единственный доступный мне способ реализации чувства,а так же повод для самообразования,с ней был невозможен.Она не стремилась себя выразить ни в чем,ни разу не прикоснувшись к моему фотоапарату что бы сфотографировать что то из того великолепия которое окружало нас на берегу моря у распахнутой на все четыре стороны дали ,вмещавшей в себя горы и ту необъятность ,которую каждый день рисовали художники стоявшие на дороге возле нашего дома,не беря в руки ни одно из тех орудий которое могло бы выразить ее отношение к времени и месту.Не искала она и возможности запечатлеть себя теми запатентованными технологиями ,делающими возможными сохранить свидетельства юности и праздника.
Ее приземленность не имела ничего общего с приземленностью других,так как не обнаруживала в себе присущих этому свойству качеств:кичливости,чванства,мелкой расчестливости и зависти.Это был дар внутреней ясности,тот случай когда здравый смысл пленяет и производит большее впечатление ,чем самый изощеренный ум и интеллектуальная искушенность.
Вечером положив голову на грудь своего огромного мужа,она смотрела вместе с ним русские сериалы.Я сидел на диване, наблюдая за их комфортом ,на который я не был способен.С нею или без нее.
Ночью из за приступа арахнофобии я охотился с дезодорантом за насекомыми,сражаясь аэрозольными выстрелами с пауками,гигантскими комарами,уродливыми стрекозами и жуками сидящими на стенах.Она выходила из туалета,маленькая как 14 летняя девочка и спрашивала меня, что я делаю среди ночи опрыскивая стены ее антиперспирантом.
Днем,когда мне хватало сил добраться до пляжа,я входил в море по шею и смотрел оттуда ,как она, с ее талантом к неподвижности,часами лежит ,не боясь никакой меланомы и ждет когда ее тело потемнеет от загара.ее крохотный зад казался самым лакомым местом на земле.
Другими днями,когда я не мог добраться до моря и оставался дома один,дрожа от страха ,прятался в исскуственной мгле от солнца,включал вентилятор ,висевшие на бельевой веревке ее трусики и футболки раскачивались от синтетического ветра,я ложился на ее постель и читал Русский Эрос Гачева :Пламенная вакханка — жрица секса — оттесняется стыдливо-холодной русской женщиной. Выше сладострастья — счастье мучительное, дороже страсти — нежность. Такое толкованье любви близко народному. В русском народе говорят «жалеть» — в смысле «любить»; любовные песни называются «страдания» (знаменитые «Саратовские страдания»); в отношении женщины к мужчине преобладает материнское чувство: пригреть горемыку, непутевого. Русская женщина уступает мужчине не столько по огненному влечению пола, сколько из гуманности, по состраданию души: не жару, сексуальной пылкости не в силах она противиться — но наплыву нежности и сочувствия. То же самое и в мужчине русском сладострастие не бывает всепоглощающим. Мефистофель в пушкинской «Сцене из Фауста» насмешливо напоминает Фаусту:
Что думал ты в такое время,
Когда не думает никто?
Отрываясь от чтения ,я воровал ее тонкие сигареты,выходил во двор,расскаленный пол веранды обжигал ступни,обласканныю ею коты лежали под кустами шиповника и роз,гомон гула моря,крики разносчиц пахлавы ,визги детей,послеполуденный свет, причиняли мне боль.
Я заползал в катакомбы зги,накрывал лицо развернутой книгой и засыпал.