Как во вместилище, как в утробу, по Батлер, в меня можно было войти, но я войти не могла – и тем самым не могла ни иметь в мире смысл, ни в него его внести.
Я была непроизносима и потому бежала в язык других.
В этом эссе, как и всегда, я только повторяю эти языки.
Хотя меня и не назвать, каждый меня называл: “Это именование того, что не может быть поименовано, само является проникновением во вместилище, оказывающимся одновременно и насильственным стиранием, каковое устанавливает его в качестве невозможного и, однако же, необходимого для всех дальнейших вписывании места”
Я была непроизносима и потому бежала в язык других.
В этом эссе, как и всегда, я только повторяю эти языки.
Хотя меня и не назвать, каждый меня называл: “Это именование того, что не может быть поименовано, само является проникновением во вместилище, оказывающимся одновременно и насильственным стиранием, каковое устанавливает его в качестве невозможного и, однако же, необходимого для всех дальнейших вписывании места”