несколько дней в декабре

8 декабря 1989 года

Я хотел отвлечься от Л. и попросил у бывшего одноклассника Миронова,у которого покупал сигареты и книги,диктофон и вместе с Аней Иткиной пришел в театр.Поднялся в звукозаписывающюю студию и взял интервью у ведущего актера театра ,игравшего главную роль в спектакле по роману Мопассана "Милый друг" Анатолия Свиридовича Дудки .Меня забавляло знание о его закулисной жизни ,мало имеевшей отношения к исскуству,я вспоминал статью Льва Толстого "Что такое исскуство?"
Невольно приходит в голову вопрос: для кого это делается? Кому это может нравиться? Если и есть в этой опере изредка хорошенькие мотивы, которые было бы приятно послушать, то их можно бы было спеть просто без этих глупых костюмов и шествий, и речитативов, и махания руками. Балет же, в котором полуобнаженные женщины делают сладострастные движения, переплетаются в разные чувственные гирлянды, есть прямо развратное представление. Так что никак не поймешь, на кого это рассчитано. Образованному человеку это несносно, надоело; настоящему рабочему человеку это совершенно непонятно. Нравиться это может, и то едва ли, набравшимся господского духа, но не пресыщенным еще господскими удовольствиями, развращенным мастеровым, желающим засвидетельствовать свою цивилизацию, да молодым лакеям.

И вся эта гадкая глупость изготовляется не только не с доброй веселостью, не с простотой, а с злобой, с зверской жестокостью.

Говорят, что это делается для искусства, а что искусство есть очень важное дело. Но правда ли, что это искусство и что искусство есть такое важное дело, что ему могут быть принесены такие жертвы?

Вопрос этот особенно важен потому, что искусство, ради которого приносятся в жертву труды миллионов людей и самые жизни человеческие и, главное, любовь между людьми, это самое искусство становится в сознании людей все более и более чем-то неясным и неопределенным.

и про себя репетировал слащавые абзацы публикации об этом провинциальном опереточном плейбое.

В коридоре меня перехватил спившийся актер Борисов игравший Наполеона и попросил выслушать его .Мы сидели в гримерке и он надиктовывал на диктофон пьяные жалобы на интриги одногрудой директрисы театра против него и его супруги -актрисы.Я был в курсе сражений этого зверинца ,о которых не писали ни Брехт ,ни Ибсен.Его жена была так же пьяна,ее спившаяся красота обезличивала ее индивидуальность и делала похожей на всех алкоголиков ,как черты лица олигофрена есть сумма черт всех умственно неполноценных.Она сравнивала себя с Эдит Пиаф и была уверена в своем сценическом величии.
через неделю,ее белобрысый сын преследовавший меня во время учебы в школе,из за страха шантажа с моей стороны потребовал у меня кассету с записью пьяных исповедей своих родителей,угрожая расправой.

через несколько лет она погибнет в состоянии сильного опьянения, сварившись в кипятке ванны

Я вышел на улицу и сказал Ане что она напоминает мне курсистку,студентку бестужевских курсов.По пути домой я думал что даже это девушка с крупными чертами лица и красотой на любителя не влюбленна в меня и предпочитает целоваться в полумраке фотолабаратории с похожим на Иисуса,заносчиво претенциозным фотографом НовоКриворожского Горнообогатительного комбината.

через несколько дней в газете "Новатор" вышел мой бездарный текст "Интервью перед выходом на сцену"

через два дня в истории

9 декабря 1989 года


Л. сказала мне : Прочти Одиночество Рильке

я прочел:

Нет одиночеству предела...
Оно как дождь: на небе нет пробела,
В нем даль морей вечерних онемела,
Безбрежно обступая города, -
И хлынет вниз усталая вода.
И дождь всю ночь.
В рассветном запустенье,
Когда продрогшим мостовым тоскливо,
Неутоленных тел переплетенье
Рассторгнется тревожно и брезгливо
И двое делят скорбно, сиротливо
Одну постель и ненависть навеки, -
Тогда оно уже не дождь, -
разливы... реки.

Чтение вызвало во мне приступ истерики,я валялся в темноте по снегу перед домом.

мне не знавшему переплетенья тел, в надменной горечи своего стылого опыта, она пытается,чужим ,не имеющим ко мне отношения одиночеством, выжечь клеймо недоверия к собственному будущему ,перекусить пуповину моей преданности утопиям сердца

с детства приходится иметь дело и зависеть от психиатров которые ничего не понимают в душе и ее бедах и женщин не знающим как им жить и с кем ,служанкам хрестоматийных гэгов своего сердца

Вечер мы провели у беззубого книжника. Л. трогательно размешивала ложечкой сахар в моем чае,с благоговением листала прижизненное издание Розанова с его автографом,в меховом жилете хозяина оттеняющем ее красоту говорила о идеалах

когда мы выходили ,помогая ей открыть дверь ,он прижался пахом к ее заду очевидным жестом frotteurа

Я смотрел как снег ложится на ее волосы и плечи ,полный ею до самых краев себя